«И душа поболит и отпустит
Той волшебной и тихой тоской.
Лето – это пора светлой грусти,
Когда в сердце любовь и покой».
Жил-был один сказочник. У него было такое милое, доброе и немного грустное лицо, тихий голос. Но зачем мне описывать его вам, вы его прекрасно знаете. Да, вы знаете. Я бы хотела о нем что-то знать, но вот не знаю, и мне грустно. А кто-то знает, и ему все равно. Но неважно…
Сказочник, как полагается, сочинял сказки. Но не такие, как у меня. Мои произведения рождаются и они прекрасны в процессе рождения, пока я их творю. А родились, и бац! Они умерли. И глупо мне пытаться их заново пережить – прочесть. Все равно, что делать искусственное дыхание трупу. А другие говорят: «Ты что! Они живы, они прекрасны! Я читал и плакал!» Но он, читатель, сам их делает заново по моему образцу. Для каждого они свои, неповторимые, а потому живые. Для меня же - мертвы.
А у сказочника было все иначе. Он напишет сказку, и она оживает для него. И живет уже отдельно, а он лишь наблюдает за ней.
И я любила эти его сказки. Их было немного, и я все знала наизусть. И все равно слушала его, слушала снова и снова.
И вот однажды мы шли по дороге. Это была такая странная дорога, словно по ней ездили лишь телеги, и от них остались две колеи. Я шла по одной колее, а сказочник по другой. А между нами трава и цветы. А вокруг нас дивные луга и лес на горизонте. А над нами чистое июльское небо. А впереди закат. Темный блин солнца сползает с небесной сковороды. Кузнечики стрекочут, дует ветерок, а мы идем.
Мы со сказочником любили дороги. Дорога – это как жизнь: есть направление, есть цель, но это мыслится, что она есть, ведь пока не достиг ее – не видно. Пока дорогу не пройдешь, не знаешь, чем она закончится. И босым ногам приятно шлепать по сухой глине, и глазам приятно любоваться зеленой далью. И на душе восторг и грусть сразу, вперемежку, от чего-то. И я улыбалась так полу грустно - полу счастливо, как сказочник обычно улыбался. И вздохнула также грустно-восторженно.
Венок висел на моих ушах. Я немного перестаралась, и он был мне велик. Мы шли и шли, и смотрели в даль. Сказочник жевал травинку.
Он обернулся на этот мой вздох, и я обернулась тоже. Мы посмотрели так друг на друга, и он сказал:
- Ты грустишь, Маленькая принцесса. От чего?
Он всегда называл меня Маленькой принцессой, сколько бы мне лет не было. Ведь это только сказочники не стареют, а принцессы вырастают, выходят замуж, становятся вдовствующими королевами. Но меня это не раздражало. Наоборот, я всегда любила это обращение. Любила все, что с ним, сказочником, связано.
- Мне нравится эта грусть, - ответила я, - она такая вдохновенная, тихая, теплая. Она таится на дне твоих глаз, поэтому когда я так грущу мне всегда тепло, – и я улыбнулась, и опять получилось также грустно и тепло. А от этого, от такой полу грустной улыбки все лица становятся светлей и милее, - А грущу я от твоих сказок, все они пронизаны этой твоей странной упоительной грустью.
- Я напишу для тебя веселую сказку с самым счастливым концом! – сказал сказочник, - Хочешь?
- Нет, не надо. Один твой коллега когда-то сказал, что плохой конец сказки заставляет нас задуматься. Я с ним согласна. Я люблю твои сказки именно такими, какие они есть. И буду любить.
И я думала о сказках, о плохих концах. Откуда-то справа дул речной влажный бриз, развивая мой сарафан и плащ сказочника. А мы все также шли молча среди лугов по дороге. На небе проявилась луна, а черные зубцы елей на закате догорали красными углями. Цветы закрывались и ложились спать. А ветер все дул, а кузнечики все пели акопелло вместе с моей душей, а мы все шли и шли в первых сумерках. Где это было? Может во сне…
Памяти Олега Даля.